Глава 1: День, когда я стала вампиром
Всё началось с того, что у меня закончился сыр. И молоко. И, если честно, вообще всё более-менее съедобное, кроме банки горчицы и пачки засохших макарон. Быть взрослым — это осознать в одиннадцать вечера, что завтра завтрака не будет, а лень не самое сильное чувство по сравнению с голодом.
Я, Арина — но для всех просто Ари, — двадцать три года, недоучившийся филолог и репетитор русского языка для несчастных детей экспатов, потянулась за курткой. Вернее, за своей потёртой серой толстовкой, которая пахла домом, даже если домом была съёмная студия на окраине. Джинсы с дыркой на колене, белые кроссовки с торчащими носками в кошачьих ушках — мой доспех против безликости города. Я чувствовала себя гадким утёнком, который так и не понял, что делать с резко выросшими конечностями.
Ночь встретила меня прохладным дыханием и жёлтыми пятнами фонарей. Район был жилым, но мёртвым после десяти. Лишь где-то вдали гудели машины, да ветер гнал по асфальту обёртки и окурки. Магазин «У Гоши», работающий круглосуточно — маяк для ночных птиц и таких, как я, — находился в пятнадцати минутах неспешной ходьбы, через железнодорожные пути.
Я шла, уткнувшись в телефон, стараясь не смотреть на своё отражение в тёмных витринах. В голове крутились планы: проверить тетради, дописать заметки, может, наконец-то разобрать шкаф… Обычная, скучная, человеческая жизнь. Я так отчаянно цеплялась за её рутину, даже не подозревая, что это мои последние минуты в качестве человека.
Пути. Шлагбаум был поднят, огни не мигали. Я ступила на шпалы, привычно выискивая взглядом старые доски между рельсами. И тут, на другой стороне путей, я увидела её.
Девочку. Маленькую, хрупкую, будто сделанную из фарфора и лунного света. Белые волосы, заплетённые в две небрежные косички, падали до пояса. На ней была тёмно-малиновая толстовка, настолько огромная, что скрывала руки и свисала почти до колен. Из-под неё выглядывали узкие чёрные леггинсы и потёртые высокие кроссовки. Она стояла неподвижно, уставившись на меня. Лицо едва различимо под капюшоном, но я чувствовала вес её взгляда. В нём не было детской беспомощности или любопытства. Там была вселенная ледяного, древнего спокойствия.
Тревога кольнула меня. Что делает ребёнок в таком месте ночью? «Потерялась? Или сбежала из дома?» — мелькнуло в голове.
— Эй, — позвала я неуверенно, делая шаг вперёд. — Ты в порядке?
В ответ — тишина. Только ветер шевелил пряди её белых волос.
А затем, вдали, за поворотом, вспыхнули фары товарного поезда. Глухой грохот быстро нарастал, превращаясь в оглушительный рёв. Прожекторы выхватили из темноты меня, рельсы и её — одинокую фигуру на другом краю.
Я инстинктивно отпрянула, но её неподвижность гипнотизировала. Она не испугалась, не отошла. Просто ждала.
Поезд промчался между нами, грохочущей, слепой стеной стали и света. Вагоны мелькали, как кадры старого фильма, на мгновение открывая и снова скрывая её фигуру. В один из таких моментов, когда между нами оставался только один вагон, я увидела, что она… улыбается. Короткий, холодный изгиб губ, не сулящий ничего хорошего.
И когда хвостовой вагон пролетел мимо, а грохот начал затихать, я поняла — она больше не стоит на месте. Она движется. Не бежит, а словно парит над шпалами, стремительно и беззвучно.
Инстинкт самосохранения , дремавший где-то глубоко, наконец-то закричал «БЕГИ!». Но мои ноги стали ватными. Я застыла, как кролик перед удавом.
Она появилась передо мной так быстро, что глаза не успели отследить движение. Теперь я видела её лицо. Бледное, почти светящееся в темноте, с огромными глазами цвета спелой сливы. В них не было и капли детскости. Только бесконечная, тоскливая пустота.
— Я… могу помочь? — выдавила я, и голос прозвучал жалко и слабо.
Она не ответила. Её маленькая, холодная рука сжала моё запястье с нечеловеческой силой. Боль была резкой, жгучей. Я вскрикнула и попыталась вырваться, но её хватка была стальной.
— Отпусти!
Её лицо приблизилось к моей шее. Я почувствовала ледяное дыхание на коже.
— Что ты делаешь?.. — голос перешёл в шёпот.
Боль. Абсолютная, всепоглощающая. Два острых кинжала, вонзившиеся в горло. Я не кричала — у меня не было на это воздуха. Мир поплыл, закружился, наполнился алым светом. Я чувствовала, как жизнь, тепло, сама моя суть вытекают из меня этим леденящим потоком. В ушах стоял звон, в глазах — темнота.
«Я умираю» — мелькнуло в голове с ясным, трезвым знанием. Это был конец. Позорно обыденный, нелепый конец на железнодорожных путях от рук ребёнка в огромной толстовке.
Потом всё размылось. Я не помнила, как мы переместились. Чувствовала только ветер, бьющий в лицо, и чудовищную боль, разливающуюся по венам, выжигающую изнутри всё человеческое. Это было как гореть заживо , как будто твою плоть расплавляют и переделывают неведомой силой.
Я очнулась от звука капель, звенящих, словно бокалы, и запахов. Запахов было миллион: пыль, сырость, старый камень, металлическая пыль ржавых труб, сладковатый запах плесени… а под всем этим — резкий, манящий и отталкивающий одновременно медный дух, исходящий от бутылки. Кровь. Я чувствовала его так же отчётливо, как раньше чувствовала запах свежего хлеба.
Я открыла глаза. Над головой плыли облака пара, а высокий кирпичный свод терялся в темноте. Я лежала на чём-то мягком — оказалось, на куче старых матрасов в углу огромного заброшенного помещения. Судя по сломанной доске объявлений и полустёртой надписи «Аудитория 304», это было здание какого-то колледжа. Убежище.
Боль отступила, сменившись странной, звенящей пустотой. Но на её месте появилось что-то новое, оглушающее. Мир обрушился на меня всем своим объёмом. Я слышала, как где-то за стенами шипит очередной поезд на рельсах, как скрипят половицы на другом этаже, как пыль падает с балок с тихим шелестом. Я лежала, боясь пошевелиться, потому что шелест ткани моей толстовки отзывался в ушах оглушительным грохотом.
Я подняла руку. Та же рука, те же кошки на носке… но кожа была фарфорово-белой, почти прозрачной, а по венам, казалось, текла не кровь, а жидкий электрический ток.
— О, смотрите, наш запаниковавший новорожденный очнулся.
Голос был низким, хриплым и полным сарказма, но для моих новых ушей он прозвучал как удар гонга, заставивший меня вздрогнуть и чуть не застонать от боли. Из тени вышла девушка. Короткая стрижка «пикси» угольно-чёрного цвета, выбритый висок, спортивное телосложение, выдаваемое обтягивающим чёрным топом. На ней были карго-штаны с кучей карманов и массивные берцы. Янтарно-жёлтые глаза изучали меня с холодным любопытством.
— Не пугай её, Сильвия, — послышался другой голос, мелодичный, с лёгким испанским акцентом.
Из-за её спины появилась вторая. Пышные формы, узкая талия, каштановые волосы, собранные в небрежный пучок. Она была в обтягивающем красном кроп-топе и джинсах, подчёркивающих все изгибы. Тёмно-карие глаза смотрели на меня с неприкрытым интересом.
— Она вся дрожит, бедняжка. Добро пожаловать в клуб, cielito. Я Кармен.
— А… Ари, — прошептала я, и собственный голос показался мне чужим.
— Знаем, — проворчала Сильвия, скрестив руки на груди. — Припаси шёпот. Слух теперь, сама понимаешь, не тот. Можешь оглохнуть от собственного чиха.
В дальнем углу, под огромным окном, сквозь которое пробивался лунный свет, сидела третья. Худая, почти мальчишеская фигура, в широких карго и объёмной толстовке с капюшоном, надетым на голову. Из-под капюшона выбивалась чёрная чёлка, а из-под неё — яркий луч наушников. Она не смотрела в нашу сторону, уставившись в экран телефона.
— Это Юн, — пояснила Кармен. — Она всегда такая. Не принимай на свой счёт.
Прямо за моей спиной раздался лёгкий шорох. Я обернулась и чуть не вскрикнула. Ещё одна девушка стояла в паре шагов, появившись абсолютно бесшумно. Высокая, статная, с платиновыми волосами, заплетёнными в тугую косу до пояса. Её лицо было бесстрастным, а глаза — ледяного голубого цвета. Она смотрела на меня не оценивающе, просто констатируя факт моего существования.
— Лада, — представилась она коротко, и её голос прозвучал тихо и глухо, словно из-под толщи льда.
Я оглядела их всех — Сильвию, Кармен, Юн, Ладу. Воительницу, соблазнительницу, затворницу и безмолвную статую. А я… кто я теперь? Провальный эксперимент? Случайная пылинка, занесённая в их странный, тёмный мир?
— Где… где она? — спросила я, подразумевая ту, что привела меня сюда.
— Королева отдыхает, — ухмыльнулась Сильвия. — Обращение
Королева. Элиза. Маленькая девочка, оказавшаяся древним монстром. Та, что отняла у меня всё и оставила это — эту пустоту, эту боль, это новое, чужое тело.
Я свернулась в клубок, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Но слёзы были холодными, как лёд.
— Эй, не размазывай сопли, — Сильвия кинула мне свёрток. Это была бутылка с тёмно-красной жидкостью. — Пей. Нужны силы. Или умрёшь по-настоящему, и все наши усилия будут напрасными.
Я с отвращением оттолкнула бутылку. Лада, не говоря ни слова, подняла её, открутила крышку и снова протянула мне. В её взгляде не было ни жалости, ни приказа. Только понимание. Понимание того, что выбора нет.
И тут из дальней, самой тёмной части зала, раздался голос. Тот самый — детский, но с тысячелетней усталостью на дне.
— Оставьте её, Лада. Если она хочет умереть по-настоящему — это её право.
Я подняла голову. Элиза стояла там, опираясь о дверной косяк. Она была в своём обычном виде — хрупкая, плоская, ребёнок. Но в её огромных алых глазах светилось что-то новое. Не холодная пустота, а странное, почти человеческое раздражение, смешанное с любопытством.
— Почему? — выдохнула я, глядя на неё. — Почему ты это сделала?
Она наклонила голову набок, и белые косички качнулись.
— Потому что могла, — её ответ прозвучал просто и ужасающе. — А теперь вопрос другой, Арина… Сможешь ли ты жить с этим? Хотя бы до рассвета.
Она развернулась и растворилась в темноте, оставив меня с этим вопросом, с холодом внутри и с четырьмя вампирами, которые смотрели на меня как на новую, хрупкую и, вероятно, совершенно ненужную проблему.
Я осталась одна. Совсем одна. С фарфоровой кожей, с огнём в глазах, которые я ещё не видела, и с двумя маленькими точками на шее, изменившими мой мир навсегда. День, когда я стала вампиром , только начался. И самое страшное в нём было осознание, что он никогда не закончится.