Глава 8. Шёпот в стальных джунглях

22 марта, глубокая ночь

Мы шли по крышам промзоны, наш путь лежал к старому сортировочному депо. Воздух был холодным и влажным, пахло мазутом и озоном. Юн двигалась впереди, её силуэт в огромном худи и широких карго сливался с тенями. Она не оборачивалась и не произносила ни слова. С того момента, как мы покинули укрытие, от неё веяло ледяным молчанием, куда более грозным, чем её обычное ворчание.

Я шла следом, чувствуя себя навязчивой тенью. Смерть Кармен висела между нами невысказанной тяжестью. Мы обе знали, что её не стало. Сильвия осталась с ней, когда мы уходили. Один её взгляд сказал всё.

— Юн… — начала я, но мои слова потерялись в свисте ветра.

— Молчи, — её голос прозвучал резко, без привычной дерзости. — Шумят.

Она указала на свои наушники. Я замолчала. Мы продолжили путь, перепрыгивая через вентиляционные шахты, скользя по ржавым пожарным лестницам. Город внизу жил своей жизнью, но здесь, наверху, был лишь ветер и два молчаливых призрака.

Наконец, мы добрались до высокой водонапорной башни, с которой открывался вид на всё депо — лабиринт путей, тупиков и полуразрушенных цехов. Юн присела на корточки, достала планшет, и её пальцы заскользили по экрану. Я села рядом, закутавшись в своё худи.

Тишина снова стала давящей. Я смотрела на её профиль, на чёлку, скрывающую глаза, на тонкие, сжатые губы. Она была похожа на раненого зверька, который забился в нору и шипит на весь мир.

— Она… Кармен… — снова попыталась я, но слова застряли в горле.

— Я сказала, не шуми, — она не отрывала взгляда от экрана, но её плечи напряглись. — Данные с камер. Ищу его. Пастора.

— Прости.

Мы снова замолчали. Прошло несколько минут. Внезапно, с тихим шуршанием, из-за пазухи её худи появился маленький, тёмный комочек. Летучий мышонок. Её фамильяр. Он устроился у неё на плече, умывая мордочку крошечными лапками.

Я невольно улыбнулась. Это было так неожиданно и… мило.

Увидев мой взгляд, Юн резко дернула плечом, и мышонок испуганно спрятался обратно.

— Не смотри, — буркнула она.

— Он милый.

— Он инструмент, — отрезала она. Но я заметила, как кончики её ушей под чёлкой покраснели.

Напряжение слегка спало. Я рискнула снова.

— Юн… Мне жаль. Про Кармен.

Она замерла. Её пальцы перестали двигаться. Она не смотрела на меня, уставившись в темноту за пределами башни.

— Она знала, на что идёт, — её голос прозвучал глухо. — Мы все знаем.

— Но это не значит, что это не больно.

Она резко повернулась ко мне, и впервые за эту ночь я увидела её глаза за чёлкой. Серые линзы скрывали истинный цвет, но не могли скрыть боль.

— А что ты знаешь о боли? — её шёпот был полон яда. — Ты прожила… что? Двадцать три года своей тихой, человеческой жизни? У тебя есть представление, что такое настоящая боль?

Я не ответила. Я просто ждала.

Она отвернулась, обхватив колени руками. Её фигура казалась такой маленькой и потерянной в огромном худи.

— Мне было четырнадцать , — начала она, и голос её дрогнул. — Сеул. Японская оккупация. Они… они забрали меня. Как и многих других девочек. Отправили в «станцию комфорта».

Она произнесла это слово с таким леденящим презрением, что мне стало холодно.

— Это был не концлагерь в твоём понимании. Это был ад, расписанный по часам. Унижения. Боль. Голод. Грязь. Я молилась о смерти каждый день. Но смерть не приходила. Приходили они.

Она замолчала, сглотнув.

— В сорок пятом, когда японцы уже отступали, они решили… ликвидировать свидетелей. Выгнали нас в ров и начали стрелять. Я упала, притворилась мёртвой. Лежала в куче тел… чувствовала, как остывает кровь подружек.

Её голос стал безжизненным, монотонным.

— И тогда он нашёл меня. Кореец. Вампир. Он был ранен, умирал. Увидел мои глаза… глаза, которые ещё не совсем потухли. И сказал: «Хочешь жить? Цена — твоя человечность». Я… я кивнула. Он укусил меня и умер. А я… я выползла из того рва. Вся в крови. Чужой. И пошла в новый мир. В вечность, которая пахла смертью и отчаянием.

Она снова повернулась ко мне, и теперь в её взгляде была не просто боль, а та самая, многовековая, выжженная пустота.

— После войны я научилась выживать. Люди построили свои системы, свои базы данных, свои цифровые крепости. А я научилась их взламывать. Потому что за каждым файлом, за каждым сервером скрывается та же грязь, то же насилие, что и в том лагере. Они просто научились лучше его прятать. Орден… они самые лицемерные из всех. Они убивают нас во имя своего бога, но творят то же самое.

Она указала на планшет.

— Пастор. Маттео Риччи. Он улыбается, когда читает молитвы над умирающими. Он думает, что творит богоугодное дело. А я… я взломала его личный дневник. Он пишет там, что сомневается… не слишком ли он наслаждается своей работой. Он сомневается! — её голос сорвался на истерический шёпот. — А у меня не было выбора! У меня не было времени сомневаться! Мне нужно было выжить!

Она замолчала, тяжело дыша. По её щекам, скрытым в тени, текли слёзы. Я не знала, что сказать. Никакие слова не могли исцелить рану, которая кровоточила почти сто лет.

— Прости, — прошептала я. Это было единственное, что приходило в голову.

Юн снова спрятала лицо в коленях.

— Я… я не хотела тебя пугать, — пробормотала она, и в её голосе снова появились нотки привычного ей «цундэрэ». — Просто… не задавай глупых вопросов.

— Я не буду, — пообещала я.

Мы сидели так несколько минут, слушая, как ветер гуляет в металлических конструкциях башни. Потом Юн вытерла лицо рукавом и снова уткнулась в планшет.

— Он здесь, — сказала она, и её голос снова стал собранным и холодным. — В центральном цеху. Готовит свою засаду.

Она посмотрела на меня. И в этом взгляде было что-то новое. Не просто отстранённость или боль. Была решимость. И, как мне показалось, крошечная, едва заметная искра доверия.

— Ты готова, новичок? — спросила она, и в её тоне прозвучал вызов.

Я кивнула, чувствуя, как холодный комок страха в груди сменяется чем-то иным. Готовностью. Ненавистью к тому, что сделали с этой девочкой. И желанием защитить её, как не смогли защитить тогда, в далёком 1945-м.

— Готова.