Глава 12. Шарф и поцелуй

24 марта, предрассветные часы

Я не помнила, как добралась обратно. Память выхватывала лишь обрывки: бесконечные тёмные улицы, давящая тишина, тяжёлый, металлический запах крови, въевшийся в одежду и кожу. И в руках — шарф. Тёмно-серый, шерстяной, пропитанный её кровью и моими слезами. «Живи за меня».

Дверь в укрытие показалась мне входом в склеп. Я толкнула её, и скрип ржавых петель прозвучал как стон.

В главном зале было тихо. Сильвия сидела на своём ящике, её единственная рука сжимала нож. Она подняла на меня взгляд — усталый, выжженный. Увидела моё окровавленное лицо, пустые глаза, шарф в моих руках. Увидела, что я одна. Её челюсть сжалась, но она ничего не сказала. Просто опустила голову, и её плечи сгорбились ещё сильнее.

В углу, заваленная одеялами, лежала Юн. Она не спала. Её широко открытые глаза смотрели в потолок, но в них не было осознанности. Только пустота, более глубокая и страшная, чем любая тьма. Она даже не повернула голову на мой приход.

Их молчание стало последней каплей. Стена, которую я пыталась держать, рухнула. Всё, что случилось за эти несколько адских дней, обрушилось на меня единым, удушающим валом.

Кармен. Её хриплый смех, её яркая куртка, её серебряная рука и последний, прощальный взгляд. «Обещай мне».

Юн. Её слёзы над крошечным тельцем, её надломленный стон, её пустота.

Лада. Её молчаливая сила, её крошечная улыбка, её ледяные пальцы, вручающие мне шарф. «Живи за меня».

И я. Я, которая ничего не смогла сделать. Я, которая только и умела, что бросать кирпичи и отвлекать внимание. Я, которая осталась жива, пока они, настоящие, сильные, умирали.

— Я… я не смогла… — мои ноги подкосились, и я рухнула на колени посреди зала. Шарф прижался к лицу, и я наконец зарыдала. Не тихо, не сдерживаясь, а громко, надрывно, почти крича. — Я не спасла их! Я ничего не сделала! Все они… они умерли, а я… я здесь! Я должна была быть на их месте!

Слёзы текли по моему лицу, смешиваясь с кровью Лады и пеплом. Я била кулаками по бетонному полу, чувствуя, как боль в груди от раны Пастора разгорается с новой силой.

— Она отдала мне свою жизнь! Зачем? Я не стою этого! Я никто! Простая студентка, которая пошла за сыром! Я не должна была этого видеть! Я не хочу этого!

Истерика захлёстывала меня. Мир поплыл, закружился в вихре самообвинения и отчаяния. Я чувствовала, как схожу с ума. Как трескается и рассыпается то немногое, что осталось от Арины, обычной девушки.

— Довольно.

Голос прозвучал не громко, но с такой властной силой, что мои рыдания на мгновение прервались. Я подняла голову.

Из темноты вышла Элиза. Но не та маленькая, хрупкая девочка. Это была её пробуждённая форма. Высокая, длинноногая, с серебристо-белыми волосами и глазами, пылающими алым адом. В своей чёрной косухе и рваных джинсах она выглядела как богиня мести, сошедшая с обложки рок-журнала. Воздух вокруг неё вибрировал от сырой, древней силы.

Она медленно подошла ко мне. Её взгляд был тяжёлым, неумолимым.

— Встань, — приказала она, и её голос не терпел возражений.

Я, всё ещё рыдая, попыталась подняться, но ноги не слушались.

Элиза наклонилась, её длинные, холодные пальцы обхватили моё лицо, заставляя меня поднять взгляд. Её алые глаза горели так близко, что казалось, они прожигают мне душу.

— Они выбрали свою смерть , — сказала она, и каждое слово падало, как молот. — Кармен выбрала искупление. Лада выбрала покой. Они умерли, защищая то, во что верили. В тебя. В нас. А ты… ты оскверняешь их жертву своими слезами.

— Я… я не могу…

— Ты можешь, — её голос смягчился, но лишь на градус. — Потому что ты — последняя. Потому что я не позволю их памяти угаснуть. И потому что… — она замолчала, и в её глазах, таких древних и уставших, мелькнуло что-то неуловимое, почти человеческое, — …потому что я не хочу терять и тебя.

И прежде чем я успела что-то сказать, она наклонилась и поцеловала меня.

Это не был поцелуй любви или страсти. Это было заклинание. Передача силы. От древней крови — к новой. От уставшей королевы — к её последнему солдату.

Её губы были холодными, но из них в меня хлынула волна… чего-то. Не тепла, а чистой, концентрированной воли. Силы, которая сжигала страх, выжигала отчаяние, запечатывала боль, как раскалённым железом.

Когда она отстранилась, мои слёзы высохли. Истерика улеглась, оставив после себя странную, ледяную пустоту. Но это была не прежняя, беспомощная пустота. Это была пустота перед бурей. Пустота решимости.

Я поднялась на ноги. Моё тело больше не дрожало. Глаза были сухими. Я посмотрела на Элизу, и она смотрела на меня. В её алом взгляде я прочитала приказ и… доверие.

— Он идёт , — тихо сказала она, глядя куда-то вдаль, за стены укрытия. — Палач. Он чувствует, что его охотники мертвы. Теперь он придёт сам.

Я кивнула. Я больше не была Ариной, испуганной студенткой. Я была тем, во что они меня превратили. Тем, кем я должна была стать.

Я посмотрела на шарф в своей руке, затем медленно, обмотала его вокруг шеи, поверх раны от Пастора.

«Живи за меня».

Хорошо. Я буду жить. До конца.